Неточные совпадения
Все обращенные к ней лица показались Дарье Александровне
здоровыми, веселыми, дразнящими ее радостью
жизни.
«Я совсем здорова и весела. Если ты за меня боишься, то можешь быть еще более спокоен, чем прежде. У меня новый телохранитель, Марья Власьевна (это была акушерка, новое, важное лицо в семейной
жизни Левина). Она приехала меня проведать. Нашла меня совершенно
здоровою, и мы оставили ее до твоего приезда. Все веселы, здоровы, и ты, пожалуйста, не торопись, а если охота хороша, останься еще день».
Левину завидно стало за это
здоровое веселье, хотелось принять участие в выражении этой радости
жизни.
— Мы ведем
жизнь довольно прозаическую, — сказал он, вздохнув, — пьющие утром воду — вялы, как все больные, а пьющие вино повечеру — несносны, как все
здоровые. Женские общества есть; только от них небольшое утешение: они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски. Нынешний год из Москвы одна только княгиня Лиговская с дочерью; но я с ними незнаком. Моя солдатская шинель — как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня.
Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому что
здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одною здешнею
жизнью, для полноты и для порядка.
«Вот об этих русских женщинах Некрасов забыл написать. И никто не написал, как значительна их роль в деле воспитания русской души, а может быть, они прививали народолюбие больше, чем книги людей, воспитанных ими, и более
здоровое, — задумался он. — «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет», — это красиво, но полезнее войти в будничную
жизнь вот так глубоко, как входят эти, простые, самоотверженно очищающие
жизнь от пыли, сора».
В последний вечер пред отъездом в Москву Самгин сидел в Монастырской роще, над рекою, прислушиваясь, как музыкально колокола церквей благовестят ко всенощной, — сидел, рисуя будущее свое: кончит университет, женится на простой,
здоровой девушке, которая не мешала бы жить, а жить надобно в провинции, в тихом городе, не в этом, где слишком много воспоминаний, но в таком же вот, где подлинная и грустная правда человеческой
жизни не прикрыта шумом нарядных речей и выдумок и где честолюбие людское понятней, проще.
— Вон из этой ямы, из болота, на свет, на простор, где есть
здоровая, нормальная
жизнь! — настаивал Штольц строго, почти повелительно. — Где ты? Что ты стал? Опомнись! Разве ты к этому быту готовил себя, чтоб спать, как крот в норе? Ты вспомни все…
Он чувствовал, что и его
здоровый организм не устоит, если продлятся еще месяцы этого напряжения ума, воли, нерв. Он понял, — что было чуждо ему доселе, — как тратятся силы в этих скрытых от глаз борьбах души со страстью, как ложатся на сердце неизлечимые раны без крови, но порождают стоны, как уходит и
жизнь.
Его новые правда и
жизнь не тянули к себе ее
здоровую и сильную натуру, а послужили только к тому, что она разобрала их по клочкам и осталась вернее своей истине.
Он это видел, гордился своим успехом в ее любви, и тут же падал, сознаваясь, что, как он ни бился развивать Веру, давать ей свой свет, но кто-то другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с своей поэзией, да бабушка с моралью, а еще более — свои глаза, свой слух, тонкое чутье и женские инстинкты, потом воля — поддерживали ее силу и давали ей оружие против его правды, и окрашивали старую, обыкновенную
жизнь и правду в такие
здоровые цвета, перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна — та правда и
жизнь, какую он добывал себе из новых, казалось бы — свежих источников.
Венецианские граждане (если только слово «граждане» не насмешка здесь) делали все это; они сидели на бархатных, но жестких скамьях, спали на своих колючих глазетовых постелях, ходили по своим великолепным площадям ощупью, в темноте, и едва ли имели хоть немного приблизительное к нынешнему, верное понятие об искусстве жить, то есть извлекать из
жизни весь смысл, весь
здоровый и свежий сок.
— «Вот и живи хорошей, нравственной
жизнью, — думал он, глядя на сияющего,
здорового, веселого и добродушного председателя, который, широко расставляя локти, красивыми белыми руками расправлял густые и длинные седеющие бакенбарды по обеим сторонам шитого воротника, — «он всегда доволен и весел, а я мучаюсь».
Этой
жизнью можно было жить, и она дала бы
здоровое, трудовое счастье.
Знайте же, что ничего нет выше, и сильнее, и
здоровее, и полезнее впредь для
жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома.
А стариков и старух очень мало потому, что здесь очень поздно становятся ими, здесь
здоровая и спокойная
жизнь; она сохраняет свежесть».
И какой оркестр, более ста артистов и артисток, но особенно, какой хор!» — «Да, у вас в целой Европе не было десяти таких голосов, каких ты в одном этом зале найдешь целую сотню, и в каждом другом столько же: образ
жизни не тот, очень
здоровый и вместе изящный, потому и грудь лучше, и голос лучше», — говорит светлая царица.
Он никогда не бывал дома. Он заезжал в день две четверки
здоровых лошадей: одну утром, одну после обеда. Сверх сената, который он никогда не забывал, опекунского совета, в котором бывал два раза в неделю, сверх больницы и института, он не пропускал почти ни один французский спектакль и ездил раза три в неделю в Английский клуб. Скучать ему было некогда, он всегда был занят, рассеян, он все ехал куда-нибудь, и
жизнь его легко катилась на рессорах по миру оберток и переплетов.
Простое и ясное отношение к
жизни исключало из его
здорового взгляда ту поэзию печальных восторгов и болезненного юмора, которую мы любим, как все потрясающее и едкое.
Без естественных наук нет спасения современному человеку, без этой
здоровой пищи, без этого строгого воспитания мысли фактами, без этой близости к окружающей нас
жизни, без смирения перед ее независимостью — где-нибудь в душе остается монашеская келья и в ней мистическое зерно, которое может разлиться темной водой по всему разумению.
В однообразной, мелко и тихо текущей
жизни германской встречаются иногда, как бы на выкуп ей, —
здоровые, коренастые семьи, исполненные силы, упорства, талантов.
Может быть, присутствие и совместная
жизнь с настоящею
здоровою девочкой произведут такое действие, какого не в состоянии сейчас предвидеть никакая наука.
Не только тем изумительна
жизнь наша, что в ней так плодовит и жирен пласт всякой скотской дряни, но тем, что сквозь этот пласт все-таки победно прорастает яркое,
здоровое и творческое, растет доброе — человечье, возбуждая несокрушимую надежду на возрождение наше к
жизни светлой, человеческой.
В язычестве было ощущение первоначальной святости плоти и плотской
жизни, был
здоровый религиозный материализм, реалистическое чувство земли, но язычество было бессильно перед тлением плоти всего мира, не могло так преобразить плоть, чтоб она стала вечной и совершенной, не могло вырвать из плоти грех и зло.
Религиозная мистика и эстетика неизбежно имеют чувственную сторону, но в
здоровой религиозной
жизни она сочетается со стороной волевой и мужественной, со свободной ответственностью.
— Какое до того дело, что это напряжение ненормальное, если самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и рассматриваемая уже в
здоровом состоянии, оказывается в высшей степени гармонией, красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и встревоженного молитвенного слития с самым высшим синтезом
жизни?» Эти туманные выражения казались ему самому очень понятными, хотя еще слишком слабыми.
Особенно облегчала его
жизнь подросшая старшая дочь Окся, корявая и курносая девка,
здоровая как чурбан.
— Более всего надо беречь свое здоровье, — говорил он догматическим тоном, — и во-первых, и главное, для того чтоб остаться в живых, а во-вторых, чтобы всегда быть
здоровым и, таким образом, достигнуть счастия в
жизни. Если вы имеете, мое милое дитя, какие-нибудь горести, то забывайте их или лучше всего старайтесь о них не думать. Если же не имеете никаких горестей, то… также о них не думайте, а старайтесь думать об удовольствиях… о чем-нибудь веселом, игривом…
— Так и должно быть! — говорил хохол. — Потому что растет новое сердце, ненько моя милая, — новое сердце в
жизни растет. Идет человек, освещает
жизнь огнем разума и кричит, зовет: «Эй, вы! Люди всех стран, соединяйтесь в одну семью!» И по зову его все сердца
здоровыми своими кусками слагаются в огромное сердце, сильное, звучное, как серебряный колокол…
Неуклюжий рябой Архипов упорно молчит, глядя в окно ротной школы. Дельный, умный и ловкий парень вне службы, он держит себя на занятиях совершенным идиотом. Очевидно, это происходит оттого, что его
здоровый ум, привыкший наблюдать и обдумывать простые и ясные явления деревенского обихода, никак не может уловить связи между преподаваемой ему «словесностью» и действительной
жизнью. Поэтому он не понимает и не может заучить самых простых вещей, к великому удивлению и негодованию своего взводного начальника.
— Прекрасно, — отвечал он. — А теперь спрашивается: что необходимо предпринять, чтоб устранить это растлевающее влияние? чтоб вновь вдвинуть
жизнь в ту
здоровую колею, с которой ее насильственно свела ложь, насквозь пропитавшая нашу интеллигенцию?
Величественная, стройная фигура, глаза, которые, раз увидав, — не забудешь, и
здоровый румянец не знающего косметики, полного
жизни, как выточенного, оливково-матового лица остановил на себе мое внимание.
А если так, если так мало опасности (то есть по-настоящему совершенно нет никакой), — для чего такое серьезное отягощение больных, может быть в последние дни и часы их
жизни, больных, которым свежий воздух еще нужней, чем
здоровым?
— Потому что море… А письма от Осипа не будет… И сидеть здесь, сложа руки… ничего не высидим… Так вот, что я скажу тебе, сирота. Отведу я тебя к той барыне… к нашей… А сам посмотрю, на что здесь могут пригодиться
здоровые руки… И если… если я здесь не пропаду, то жди меня… Я никогда еще не лгал в своей
жизни и… если не пропаду, то приду за тобою…
Четыре дня не было отца, и каждая минута этих дней памятна Кожемякину, — он обладал
здоровой и редкой способностью хорошо помнить светлые минуты
жизни.
Я, как языческий бог или как молодое, сильное животное, наслаждался светом, теплом, сознательной радостью
жизни и спокойной,
здоровой, чувственной любовью.
Вместо истасканного ночною
жизнью желтоватого лица, — на щеках, на лбу, за ушами был красный,
здоровой загар.
Пройдет пять, шесть лет, все переменится; замуж выйдет — и говорить нечего; не выйдет — да если только есть искра
здоровой натуры, девушка не станет ждать, чтоб кто-нибудь отдернул таинственную завесу, сама ее отдернет и иначе взглянет на
жизнь.
Трудно это
здоровому человеку вылежать двое суток без признаков
жизни, а тут еще и курить нельзя.
Пятидесятилетний старик, проведший
жизнь на поле,
здоровее, крепче тридцатилетнего фабричного парня.
Зато какою же отрадною, свежею
жизнью веет на нас
здоровая личность, находящая в себе решимость покончить с этой гнилою
жизнью во что бы то ни стало!..
Да, вы много читаете, и на вас ловко сидит европейский фрак, но все же с какою нежною, чисто азиатскою, ханскою заботливостью вы оберегаете себя от голода, холода, физического напряжения, от боли и беспокойства, как рано ваша душа спряталась в халат, какого труса разыграли вы перед действительною
жизнью и природой, с которою борется всякий
здоровый и нормальный человек.
— Труженики! Позвольте мне сказать вам несколько слов… от сердца… Я счастлив с вами! Мне хорошо среди вас… Это потому, что вы — люди труда, люди, чье право на счастье не подлежит сомнению, хотя и не признается… В
здоровой, облагораживающей душу среде вашей, честные люди, так хорошо, свободно дышится одинокому, отравленному
жизнью человеку…
В самом деле, были и грязь, и пьянство, и глупость, и обманы, но при всем том, однако, чувствовалось, что
жизнь мужицкая, в общем, держится на каком-то крепком,
здоровом стержне.
Крутицкий. Ну, я не скажу, чтобы в нынешнее время юродивые были очень обыкновенны. Кроме вас, едва ли их где встретишь. Обращаюсь к прежнему разговору. Вы извините, я хотел вам только сказать, что прежде, когда вы вели другой образ
жизни, вы были
здоровее.
Бывают такие полосы в
жизни, когда от сильного горя и усталости либо от странности положения
здоровый и умный человек как бы теряет сознание.
Рассказывали разные истории. Между прочим, говорили о том, что жена старосты, Мавра, женщина
здоровая и неглупая, во всю свою
жизнь нигде не была дальше своего родного села, никогда не видела ни города, ни железной дороги, а в последние десять лет все сидела за печью и только по ночам выходила на улицу.
Он был крепкий,
здоровый, веселый юноша, одаренный той спокойной и ясной жизнерадостностью, при которой всякая дурная, вредная для
жизни мысль или чувство быстро и бесследно исчезают в организме.
Если это есть — значит, у мужика есть досуг, значит, он ведет не прекратительную
жизнь подъяремного животного, а
здоровое существование разумного существа, значит, он плодится и множится.
Он кипел и вздрагивал от оскорбления, нанесенного ему этим молоденьким теленком, которого он во время разговора с ним презирал, а теперь сразу возненавидел за то, что у него такие чистые голубые глаза,
здоровое загорелое лицо, короткие крепкие руки, за то, что он имеет где-то там деревню, дом в ней, за то, что его приглашает в зятья зажиточный мужик, — за всю его
жизнь прошлую и будущую, а больше всего за то, что он, этот ребенок по сравнению с ним, Челкашом, смеет любить свободу, которой не знает цены и которая ему не нужна.